Натуралистическая, урбанистическая, энвайроменталистская, эгалитарная, коллективистская и, наконец, демократическая этика, наконец, подорвали протестантскую, сельскую, потомственную, оппортунистическую, индивидуалистическую и республиканскую этику, которая оправдывала естественное право господства старых бизнес-джентльменов в Америке в период с 1860 и 1929. Великое предательство: Почему американский правящий класс предал свою расу и цивилизацию Великое предательство: классическая теория элит Великое предательство: о теории управляющих Старая традиционная этика и ценности потеряли значение для управленческих элит. Новая элита, благодаря своим техническим навыкам захватившая власть в массовых организациях, структурно заинтересована в их сохранении и расширении. Моральные и социальные связи старой элиты ничего не значат для управляющих, которые никак не могут передать свои профессиональные навыки своим детям, как происходило наследование собственности и социального положения у элит прошлого. Следовательно менеджеры куда меньше зависят от семей, нежели старые элиты, а следовательно меньше внимания уделяют моральным принципам, которые её поддерживают. Культура менеджеров больше ценит индивидуальные достижения и «заслуги»(которые определяются способностью к техническим и управленческим навыкам) а не семейственность, сексуальное удовлетворение, а не рождение и воспитание детей, социальную мобильность, а не идентичность – семью, сообщество, нацию, расу. Но так же как и с семьёй, классу управляющих попросту не требуются и прочие традиционные институты для сохранения своей власти – ни локальное сообщество, ни традиционные культурные и моральные коды, ни этнические и расовые идентичности, им не нужно даже само государство. На самом деле эти институты только мешают менеджерам. Они олицетворяют барьеры, которые ограничивают корпорации, государства и прочие массовые организации, так что чем скорее барьеры будут сокрушены, тем скорее преуспеют организации и те элиты, которые ими управляют. Корпорациям, зависящим от массового производства и массового же потребления, требуется рынок с едиными вкусами, ценностями и жизненными стандартами, который будет покупать те товары потребления, которые ему скажут. Местные, региональные, классовые и этнические идентичности мешают единообразию. Тоже самое верно и для государства и подчинения, которого оно требует от граждан, массовых культурных организаций и всех общностей, которыми манипулирует. Журналист Дэвид Риефф указал на общность взглядов между «отмеченными мультикультурными академиками», которые олицетворяют левые идеи с одной стороны и лидерами корпораций, которые кажется должны быть правыми с другой: Совсем не похоже, чтобы стороны находились в непреодолимой интеллектуальной оппозиции, обе группы разделяют одни взгляды по отношению к расовым и гендерным изменениям в США и в американском рабочем классе. То, что небелые рабочие станут основой рабочей силы США XXI века – самый разумный корпоративный прогноз. Как и мультикультуралисты, бизнес-элиты считают роль женщин решающей, а также необходимость создания более комфортных условий для них. В общем и целом, как директора, так и доктора наук настаивают на том, что более невозможно говорить о США, как о некоем суверенном и определённом образовании. Мир изменился; капиталы и рабочая сила мобильны; с каждым годом, национальные границы, не говоря уже об идентичностях, становятся всё менее важными для торговли и для «прогрессивного человечества». В 1970-х, Збигнев Бжезинский отметил распространение так называемых «транснациональных элит» в развитом мире: Сегодня мы снова сталкиваемся с распространением транснациональных элит, но теперь они состоят из международных бизнесменов, учёных, профессионалов и должностных лиц. Связи этих элит не ограничиваются национальными границами, их амбиции не определяются национальными традициями, а интересы скорее функциональны, нежели национальны. Создание единой информационной сети, обеспечивающей практически непрерывное интеллектуальное взаимодействие и ускорение распространения знаний, будет способствовать дальнейшему укреплению интернациональной элиты и появлению общего научного языка. Однако это может сформировать разрыв между элитами и политически активными массами, чей «нативизм», активно используемый националистами, может сработать против космополитичных элит. Кристофер Ласк подобным образом рассуждал об «управленческих и профессиональных элитах», хоть и отрицал, что они станут «новым правящим классом»: Их благосостояние связано с предприятиями, которые работают через национальные границы. Их больше заботит бесперебойное функционирование системы в целом, а не какие-то отдельные её части. Их лояльность, если здесь вообще можно применять этот термин, интернациональна, а не региональна, национальна, или локальна. У них больше общего с коллегами Брюсселе и Гонконге, чем с американскими массами, ещё не включёнными в сеть глобальных коммуникаций. А совсем недавно Сэмуэл Хантингтон обсудил и выявил в деталях «денационализацию элит» в то, что он назвал «Мёртвые души», которые «отказываются идентифицировать себя со своей нацией и гражданам и провозглашают своё моральное превосходство путём идентификации с человечеством в целом». Эта тенденция характерна для экономических элит, материально заинтересованных в экономической глобализации, а также академических и интеллектуальных элит: Вовлечённость в транснациональные институты, сети и деятельность не только определяет глобальную элиту, но и имеет решающее значение для достижения статуса элиты внутри страны. Те, чьи лояльность, идентичность, вовлечённость являются сугубо национальными, с меньшей вероятностью достигают вершин бизнеса, научных кругов, средств массовой информации, профессионализма, чем те, кто выходит за эти пределы. Отойдя от политики, те, кто остаются дома, остаются позади. Однако задолго до этих писателей, сам Бернхем был совершенно конкретен в отношении того, что он назвал «мировой властью менеджеров». Это отказ от суверенных национальных государств, преобладавших в капиталистическую эпоху, как от устаревших институтов, ставших препятствием для их коллективных интересов и потребностей нового глобального порядка, который они стремились создать. Комплексное разделение труда, поток торговли и сырья, которые стали возможны и которые требовались современным технологиям, душились сетью всевозможными пошлинами, законами, валютами, паспортами, пограничными ограничениями, бюрократиями и независимыми армиями. В какое-то время стало ясно, что они будут уничтожены; вопрос лишь в том, кто будет это делать и когда. Следовательно, менеджеры будут стремиться заменить суверенные национальные государства новыми имперскими или транснациональными государствами (Бернхем рассматривал национал-социалистскую Германию, имперскую Японию и Соединенные Штаты Нового Курса – вероятно ошибочно в случае первых двух – как зародыши трёх управленческих сверхгосударств будущего) и писал что: Людям, так или иначе, придётся выбирать одно из этих сверхгосударств будущего. Не останется места для более мелких суверенных государств; а менее развитые народы никак не смогут противостоять могуществу столичных районов. Разумеется, ничтожные фиктивные суверенитеты могут сохраниться в пропагандистских целях, но это не тот суверенитет, о котором мы говорим. Подобно тому, как управленческий правящий класс отвергает национальные государства и национальный суверенитет как формы организации, он также отвергает идеологии, такие как национализм, оправдывающие и отражающие национальный суверенитет, независимость и самобытность. Вдобавок они отвергают любые идеологии и убеждения, оправдывающие конкретные групповые идентичности и лояльности – национальную, региональную, расовую, этническую, культурную или религиозную. Именно поэтому управленческий класс стремится отделиться от национального государства, а также от всех этих идентичностей. Его интересы распространяются на многочисленные и разнообразные народы, расы, религии и культуры. Эти интересы транснациональны и наднациональны, отстранены и фактически враждебны к любому конкретному месту, группе или твёрдому набору убеждений, которые поддерживают конкретные идентичные. Следовательно, у управленческой элиты есть и идеологическая склонность и материальный интерес в принятии и продвижении идеологий универсализма, эгалитаризма, культурного релятивизма, бихевиоризма и энвайроменталистской идее «чистого листа» [прим. переводчика: «бытие определяет сознание» вполне передаёт суть этого концепта]. Как пишет Риефф: Если какая-то группа и восприняла лозунг: «Эй, эй, западной культуре пора на покой», то это элита мирового бизнеса… для бизнесменов это нечто большее, чем просто идеи. Евроцентризм не имеет никакого экономического смысла в мире, где в течение следующих двадцати пяти лет совокупный ВВП Восточной Азии, вероятно, будет больше европейского, и даже в два раза больше, чем в Соединенных Штатах. В таком мире понятие первенства западной культуры станет препятствием для главной цели каждой компании: максимизации прибыли. Действительно, политики социальной инженерии и социальной реконструкции, которые всегда были тесно связана с управленческими структурами в государстве, экономике и культуре, зависят от идеологических рационализаций. И сейчас ими стремятся оправдать идею о том, что врожденная человеческая природа не существует, что сексуальные и расовые различия – это всего лишь «социальные конструкции» и продукты социальной среды, а научно-обоснованное «управление» может проектировать как человеческое общество, так и самих людей. Как писал историк Дональд Атуэлл Золль: Тезис об охране окружающей среды, на самом элементарном уровне утверждал, что во первых человеческая природа и последующее поведение индивидуума в значительной степени, если не полностью, определялись его опытом противостояния окружающей среде; Во вторых перспективы улучшения поведения человека, социальных отношений и общества в целом основывались на изменении его окружающей среды, бытия, как главенствующего фактора… С одной стороны, ресурсы социальных наук рассматривались как ответ на более или менее явные социальные проблемы, такие как преступность, бедность, психические заболевания или же реформы политических институтов, а с другой социальная инженерия видела объектом своей работы построение идеального общества. Проекты социальной реконструкции и социальной инженерии требовали управленческих и технических навыков, которыми обладала растущая элита. Вместе с тем значительно увеличились масштабы и возможности государства, которое они создавали и контролировали с целью реализации всех этих проектов. Таким образом, новая управленческая элита стала тесно привязана к доктрине социального энвайроментализма, как к методу легитимизации своей собственной роли и власти. Академические теоретики доктрин энвайроменталистов, такие как Лестер Фрэнк Уорд, Чарльз Хортон Кули, Джон Дьюи, Франц Боас и его школа в антропологии, а также бихевиорист Джон Б. Уотсон в психологии были ключевыми архитекторами идеологии новой системы социального контроля, созданной управленцами. Уотсон в знаменитом изречении хвастался, что если дать ему младенца при рождении, он сможет научить его становиться «любым специалистом, которого бы ни выбрали: врачом, юристом, художником, купеческим начальником и, даже попрошайкой и вором, независимо от его талантов, склонностей, тенденций, способностей, призваний и расы своих предков». К концу 1920-х годов бихевиоризм Уотсона, писал социолог Э. Дигби Балтцелл, «был не только самой модной психологической школой в этой стране, но и стал центральной теорией человеческой природы, на которой строилась вся индустрия рекламы… Вера в обустройство стала основой социального контроля в новом манипулятивном обществе, состоящем из граждан-товарищей в СССР и граждан-потребителей в США”. В подконтрольной государству социальной инженерии управленцы полагались на то, что сегодня известно скорее как псевдонаука, и осуществлялось это под влиянием «промышленной социологии» под влиянием Элтона Майо.Всё это, как писал Даниэль Белл, отражало «изменение мировоззрения управления, шедшее параллельно всему тому, что происходит в культуре в целом, от прямого утверждения власти к манипуляции в качестве средства осуществления господства… более старые способы открытого принуждения оказались заменены психологическим убеждением». Сам Уотсон, как отметил историк Стюарт Эвен: Создавались психологические пути, посредством которых ежедневная жизнь могла быть вытеснена стимуляцией чувств – направлением, в котором бизнес все более тяготел в своей рекламе. Удовольствие, которого можно было достигнуть индивидуумом внутри дома и сообщества, подвергалось нападениям и переоценке, тогда как корпоративное предприятие разрабатывало удобное чувственное удовлетворение. Идейная перестройка американского общества в соответствии с потребностями и интересами формировавшегося управленческого класса привела к отмене старых ценностей, кодексов и систем мировоззрения старой элиты, а также к культурному конфликту с теми, кто продолжал их придерживаться. «Поначалу медленно, но всё быстрее с каждым десятилетием с 1880 года, – писал Балтцелл. Также он говорил, что: Натуралистическая, урбанистическая, энвайроменталистская, эгалитарная, коллективистская и, наконец, демократическая[прим. именно в смысле отношения к демпартии] этика, наконец, подорвали протестантскую, сельскую, потомственную, оппортунистическую, индивидуалистическую и республиканскую этику, которая оправдывала естественное право господства старых бизнес-джентльменов в Америке в период с 1860 и 1929. Источник
