Спустя неделю после одного из самых долгожданных исторических юбилеев (первые публикации о 2017 годе в советской печати относятся к тридцатым, если не к двадцатым годам) судьба левого проекта в России выглядит всё более мрачной. Еще недавно казалось, что — по старой русской традиции — «левый поворот» неизбежен. Как в 1991 году, после распада законсервированного на 74 года радикально-левого режима, не виделось альтернативы демократии и рыночным реформам. Поначалу активисты демдвижения, правда, очень боялись номенклатурного реванша партаппаратчиков и красных директоров, не подозревая, что все эти политико-экономические сущности довольно скоро найдут себе место в складывающейся по секрету новой русской реальности, которая отбросила все преимущества социализма, то есть социальные (в том числе финансовые) обязанности государства, ради сохранения худших его недостатков — замкнуто-кастовой системы управления, идеологического диктата и безальтернативного социально-экономического курса. За последние 17 лет положение дел частично изменилось — прежде всего в части внешней политики и официальной государственной идеологии (да, помню про 13 статью Конституции, пусть будет — фактической идеологии). Краеугольные для либерального тоталитаризма принципы «общечеловеческих ценностей» и «мирового сообщества», то есть безоговорочного западоцентризма, были отвергнуты на уровне публичной позиции высшего руководства страны. Принципы же монетаризма, либерализма и денегнетавыдержизма в официальной внутриполитической риторике были выведены в офшоры несистемно-оппозиционной медиа- и блогосферы, только изредка и по недосмотру прорываясь из-под спуда во время неказистых публичных выступлений очень крупных (в политическом плане) фигур. Однако по факту не то чтобы не была отвергнута, но только укрепилась полная и абсолютная (хотя и конспиративная) политико-идеологическая монополия врагов популизма и друзей оптимизации (назовем их — по аналогии с популистами — оптиматами). Публичные проповедники-оптиматы (лицепожатные и хорошерукие либералы) вроде как втиснулись в электорально ничтожную резервацию, начисто лишённую политических перспектив из-за откровенного русофобского коллаборационизма, отвергаемого 85-процентным большинством населения. Но мнения и интересы 85 процентов населения вообще никак не влияют на единственный «системный» приоритет реальных топ-менеджеров социально-экономического курса: бухгалтерский приоритет сбережения казныпо отношению ко всем христианским приоритетам народосбережения. Совершенно по-другому выглядит в этом ракурсе и «электоральная ничтожность» коллаборационистского меньшинства, морально, идеологически и финансово неотделимого от правящей казнократии так называемого финансово-экономического блока — намного более фатальной для страны, чем все вместе взятые ее казнокрады. Эта казнократия гарантирует взлом и разрушение перенапряжённого политического поля страны: тоталитарная либеральная номенклатура явно переходит от идеологии социально-идеологического апартеида в отношении 85-процентного «путинского большинства» к идеологии прямого саботажа политики самого Владимира Путина в той степени, в какой он был и остается прямым представителем народных интересов, к идеологии системной «зачистки» той части элит, которая не ориентирована на внешнее управление со стороны наших западных партнеров; сопротивление криптолиберальному мэйнстриму не скоординировано, не организовано, не представлено адекватно в медиа, а тем более в политическом поле, зато нарастает до уровня тяжелого эмоционально-психологического массового ожесточения. В какой-то степени ситуация очень похожа на преддверие антикоммунистической революции 26-летней давности: усталость от «реального социализма» тогда подпитывалась раздражением, вызванным недееспособностью партноменклатуры, её неспособностью и нежеланием принимать в расчёт что угодно, кроме дурно понятого системосохранения. Приходится, правда, признать, что даже «консерваторам-аппаратчикам» КПСС не снился такой уровень наглой самоуверенности и социально-расистского презрения к людям, который сегодня считается нормой в рядах финансово-экономических блокфюреров. Есть еще одно существенное различие. К 1991 году в обществе сложился очень широкий политический консенсус «демократов» — так позиционировались персоны и политические силы в диапазоне от «коммунистов за демократию» до ультразападников из подпольного «Демсоюза». Тоталитарная тупость (без)действующей партноменклатуры объединяла против себя всех — то, что их разделяет, казалось ничтожным в сравнении с объединяющим посылом номенклатуры в направлении, одинаково понимаемом всеми участниками «демократического фронта» Казалось бы, сегодня такой консенсус возможен — причем, в несравнимо более эффективном варианте. О «левом повороте» говорят уже лет десять — и не случайно в конъюнктурной статье, опубликованной под именем Михаила Ходорковского, предпринималась попытка оседлать эту естественную и предсказуемую тенденцию. Собственно, объективно «левый фронт» в сегодняшней России должен был бы сформироваться мгновенно и на гораздо более широкой политической базе, чем, например, успешные латиноамериканские «народные единства». Эти «единства» соединяли социалистов и антикапиталистов всех мастей — от маоистов, троцкистов и марксистов-ленинцев до социал-демократов, всякого рода лейбористов и социал-христиан. В России объективная политическая логика подталкивала к намного более широкому объединению: «левый поворот» естественно охватывает традиционалистскую, так называемую правоконсервативную, часть политического спектра. Речь идет о новом витке спирали, воспроизводящем коллизию позапрошлого века — славянофилы (консерваторы и антипрогрессисты) против западников (либералов и революционеров) — на новом уровне: сегодня стала очевидной расистская бесчеловечность и антисоциальность всего западнического прогрессивногодискурса — в какие бы право-левые одежды он ни рядился. Такой вариант — объективно — мог бы реализоваться быстро и с дальней перспективой. Социальная и «антикапиталистическая» платформа могла бы интегрировать — на общей политической и нравственной основе — всех, кто не согласен с системой оккупационно-либерального апартеида: от социалистов и коммунистов до национал-либералов (представителей интересов патриотически ориентированного неспекулятивного капитала) и православных консерваторов. Эта платформа требовала бы от участников договора о «водяном перемирии» одного — временного отказа от выяснения отношений по вторичным поводам или по таким принципиальным вопросам, которые нужно решать позже. После того, как удастся остановить гибель Русского мира, остановить гибридную интервенцию Запада и отстроить стартовую площадку для русского будущего. Определённые надежды вселяли в последнее время процессы в рядах традиционных радикально левых. Уже практически покончившая с собой путём политического (гнилостного) разложения КПРФ перестала восприниматься лево-ориентированной публикой в качестве выразителя своих интересов, активизировались недавние маргиналы — как радикальные, так и интеллектуальные. Мощным стимулом возрождения живой социалистической мысли стал Международный фестиваль молодежи и студентов, конспиративно инициированный и воплощённый в жизнь небольшой группой радикальных интеллектуалов-коммунистов, умудрившихся не светиться под фальшивыми софитами официальных организаторов. Обнадежили первые заявления вышедшего на свободу Сергея Удальцова — в его словах многим слышалось предвестие выхода «левых» за сковывающие догматические рамки. Однако первые же публичные действия в рамках обновленного «Левого фронта» поставили фронтальность нового проекта под угрюмый вопрос. Появление в качестве левого фронтмена небезызвестного обозревателя радио «Эхо Москвы» Максима Шевченко — выразителя очень странных (мягко говоря) радикальных оккультно-сталинско-происламистских взглядов — сразу же заставило вспомнить о введенном Михаилом Эпштейном понятии «визиократия»: когда в тех или иных процессах и проектах единственным смыслом становится телевизионная картинка и ее цитируемость. Но куда серьезнее другой удар, нанесенный Левому фронту с тыла. Он стал очень наглядным в ходе встречи с юбилеем революции, на фоне постоянно растущих «красно-белых» холиваров. Это — выявившаяся патологическая внутренняя несвобода традиционных левых, их абсолютная неспособность выйти из-под гипноза давно устаревших слов и понятий. Коммунистический проект был, во-первых, ультраматериалистическим проектом: он претендовал на научную, экспериментальную обоснованность. Он был, во-вторых, самым идеалистическим реализованным политпроектом в истории. Заявленная суть его заключалась в «полной и окончательной» правде, в последней альтернативе оппортунистическим идеалам прошлого, в избавленной от буржуазной лжи концепции построения счастья для всех людей, в абсолютно новаторском, объективном и точном мироописании. Сначала о материализме. Реализм и объективизм коммунистического проекта был торжественно похоронен в неизменном словаре давно устаревшего коммунистического новояза. Формулы и термины, внедрённые основоположниками в середине XIX века и к началу следующего века ревизованные и переучреждённые Лениным, в новой реальности ослепляют и обездвиживают марксистский политический проект: даже в рамках своей традиционной идеологии коммунисты утрачивают способность описания новой реальности, а значит, не способны они и защищать базовые принципы своей философии и ее применимость к новым реалиям просто потому, что не понимают и не хотят понять, кто сегодня «пролетариат», кто — «буржуазия», а главное, кто кого и как эксплуатирует. Теперь об идеализме, точнее, о последовательной самоидеализации коммунизма. В конце своей жизни, незадолго до ледоруба, поп-герой нового русского телевидения Лев Троцкий сардонически удивлялся: как же это так получилось, что Великой Октябрьской революцией, Совнаркомом, Красной армией и т.д. руководили одни только предатели и враги, не считая Владимира Ленина, Иосифа Сталина, Якова Свердлова (умер в 1918 году), Михаила Фрунзе (умер в 1925 году) и Феликса Дзержинского (умер в 1926 году). Его политические оппоненты, не выпуская топора из рук, вычищали фотографии и энциклопедии. Но настаивали на полной моральной оправданности (с точки зрения добра и справедливости) любых методов в борьбе с такими страшными врагами. XX съезд, что бы ни вещали упоротые сталинолюбы, не только взял под защиту себя (партноменклатуру), но и продолжал традицию реального коммунизма — партия не просто должна быть всегда права, но обязана оставаться хорошей. Сегодня неокоммунисты — из самых продвинутых и интеллектуально ненулевых — с радостью встретили обновление массового дискурса, в том числе снятые с не- (если не с анти-) коммунистических позиций сериалы про Троцкого и Александра Парвуса. Для них — чем дальше, тем больше — становится привычной и употребительной новая революционная мораль: Великая Революция была и осталась великой в веках, и делали ее великие люди — Ленин, Сталин, Троцкий, Каменев, Свердлов, Бухарин и т. д., — а то, что потом все из них перестреляли некоторых из себя, так это нормально и полностью соответствует величию этой великой Революции. Можно сказать, что неокоммунисты помогают жестокому цинику Троцкому посмертно воплотить свою мечту, ведь это ему принадлежит легендарное «партия не может ошибаться» (в чем ему на XIII съезде решительно возражал моралист Сталин), равно как его лучшему ученику Георгию Пятакову — чеканная формулировка «Если партия для ее побед и для осуществления ее целей потребует белое считать черным, я это приму и сделаю своим убеждением». Правда, до совместного памятника себе и Сталину (идея двух симпатичных и умных коммунистов-незюгановцев) даже Троцкий не додумался, но — сдается мне — в принципе это могло бы ему даже и понравиться. Так и получается, что неспособность к объективному постижению и описанию реальности (а, значит, и к адекватной политической практике) накладывается на абсолютизацию имморализма, что приводит к полной невозможности самоконтроля — как с точки зрения фактов, так и с точки зрения ценностей. И эту ущербность можно было бы считать внутренней проблемой одной деградирующей политической идеологии, если бы не катастрофическое ее воздействие на всю политическую реальность современной России. Из важного, энергичного и, возможно, каталитического участника общей борьбы за Русский Восход постмарксисткие левые превращаются в коллективного солипсиста, пытающегося ввергнуть реальность в чёрную дыру собственной догматической слепоты. Источник
