• О ПРОЕКТЕ
Рецензия на новый пророческий роман Елены Чудиновой «Побѣдители».

I.

Чехов всю жизнь мечтал написать большое прозаическое произведение. Творивший на поколение раньше беллетрист из Северо-Американских Соединённых Штатов по имени Джон Уильям Де Форест выразил своё чаяние куда более расплывчато, а значит, и притягательнее: создать Великий Американский Роман.

The Great American Novel — вот так и называлась его статья, опубликованная 9 января 1868 года в журнале The Nation (то есть, по-русски, «Нация»; могу вообразить лютейший баттхёрт наших прогрессистов, коли издание с подобным титулом стало бы выходить в Москве, — но в Нью-Йорке начала последней трети XIX века было можно, да и сейчас The Nation остаётся старейшей заокеанской периодикой; кстати, а чо, идея: вокруг всё какие-то «Медузы», «Снобы», «Эсквайры», «Кольты», «Кашины-точка-гуру» — вот что бы не основать, стало быть, журнал «Нация»[1] — но закроем скобку).

C тех пор не миновало года, чтобы на звание В.А.Р.’а не объявился бы очередной претендент (в 1955-м, например, таковым полагали «Лолиту» некоего Владимира Набокова): уж слишком размыто, а значит, и вольготно для потенциальных номинантов были сформулированы искомые критерии. Итак, по Де Форесту, Великий Американский Роман — «картина рядовых чувствований и положений американского быта». [2] Всё.

Запалив фитиль этой интеллектуальной бомбы, Де Форест на протяжении оставшейся части текста за полтора века до Дмитрия Быкова занимается культурологическим троллингом, объявляя какого-либо классика второстепенным («Фенимор Купер знал об индейцах чуть более, чем ничего»), а также, напротив, обращая малозначительные детали в онтологические тенденции (дескать, поэт У.Г. Симмс — голова; вот только кто ныне читывал У.Г. Симмса?)

Тем не менее, ухватимся за определение: Великий Роман есть «картина рядовых чувствований и положений быта».

Зачем же мы так подробно взялись говорить о неожиданно успешной литпровокации Де Фореста, коль скоро обещали всего только рецензию на новый роман Чудиновой? Терпение, любезный читатель, терпение.

II.

Любезный нашему сердцу Де Форест оставил по себе 20 полновесных томов — от «фикшена» до научно-исторических штудий, — однако в историю культуры вошёл именно этим эссе объёмом в одну тысячу слов. Вот точно также и мы говорим «Елена Чудинова» — подразумеваем «Мечеть Парижской Богоматери», хотя, помимо, сего антиутопического романа, Елена Петровна выпустила ещё ~15 книг. Так что о других ея фолио и кварто следует говорить хотя бы затем, чтобы исправить несправедливую аберрацию массового сознания по отношению к самобытнейшему литератору, оплошно записанному в «авторы одной книги».

Говорят, Островский (который Александр и советский прозаик, родившийся в Волынской губернии, но не подозревавший о существовании трёхтысячелетней культуры трипольских вышиванок) планировал издать «Счастье Корчагина» — второй том романа «Как закалялась сталь».

Ход времени субъективен и неравномерен. Де Форест родился при жизни Пушкина, в 1826 году, а умер на два года и два дня позже Чехова, 17 июля 1906-го. Есть полулегендарный рассказ, будто уже тяжело больной Чехов незадолго до земного ухода излагает Станиславскому замысел очередной пьесы, чьё второе действие разворачивается на ледоколе, идущем к Северному полюсу.

Так что Чехов — не только дачники и мещане, не только борьба с пошлостью и «каплей раба», но и такой вот гимн русской технологической революции: через два месяца после того, как на сцене МХАТа прошла громкая премьера «Чайки», в списки флота был зачислен «Ермак»[3], первый ледокол современного типа, построенный по проекту великого адмирала Макарова.

III.

Что такое популярная литература? Это когда размер тиража книги, или, в терминах цифровой эпохи, количество ретвитов, лайков и хайпа сочетается с философской глубиной, c остросоциальной темой.

Одна из причин кризиса нашей популярной литературы (которая по форме и содержанию должна бы находиться где-то посередине между неподъёмной словестной вязью Михаила Шишкина и жизнерадостной идиотией Дарьи Донцовой) — неумение дать образ привлекательной реальности, нежелание сотворить мир, где хотелось бы жить. Это характерно для всех без исключения жанров, всех без исключения крупных писателей, всех без исключения книг, претендующих на попадание в «большой» литпроцесс.

Антиутопичная «Кысь» Татьяны Толстой; антиутопичная полилогия «Метро» Глуховского; безысходная «Обитель» Прилепина; депрессивная «Зона затопления» Сенчина — куда ни кинь, везде писатель земли русской создаёт чрезвычайно агрессивные, опасные и плохо обжитые хронотопы, куда совершенно не хочется переноситься.

— Помилуйте, но вы предлагаете нам скуку смертную, конфликт «хорошего» героя и «лучшего», как в годы соцреализма? — спросит проницательный читатель.

Читатель, возьми любой западный поплит — «Ветер в ивах» (1908); «Властелин Колец» (1955); «11/22/63» (2011).[4] Да, там можно отыскать зло и несправедливость, но в куда большей степени — атмосферу волшебной сказки, старую добрую Шотландию, гармоничное Средиземье, «золотые пятидесятые годы» США, ностальгия по которым и стала одной из причин выигрыша Трампа.

Меж тем классическая русская литература подобным секретом владела. Хочется оказаться в Белогорской крепости из «Капитанской дочки», физически ощутить буран, из которого сейчас выскользнет непростой Вожатый; хочется вдохнуть разреженный воздух Марса, где инженер Лось и анархо-красноармеец Гусев зачинают межпланетную революцию. [5]

IV.

Задача Национального Писателя, продолжает Де Форест, — есть «задача живописания американской души в замкнутом объёме романа».

Задача описать «Счастье Корчагина» стала непосильной для пусть ограниченного, однако бесспорного таланта Николая Островского.

Характер героя раскрывается не только в страданиях и перипетиях, но и в самых обыденных — вспомним определение «великого романа» из эссе Де Фореста, — «трудах и днях». Достаток и благополучие — не меньшее испытание, нежели глад и мор: чем человек займётся, когда у него есть всё?

Поэтому весьма специфичная книга Чудиновой «Побѣдители»[6] хороша уж тем, что, при фрагментарности фабулы и неровностях отдельных сцен, решает все эти казавшиеся непосильными (по крайней мере, для сегодняшнего поплита) задачи.

Оказывается, можно явить гармоничных людей, найти красоту в обыденности быта — и не в отдалённом «Мире Полудня» или «Эре Великого Кольца» советских фантастов середины прошлого века — а и просто в России, пусть даже альтернативно-исторической.

Оказывается, литературных русских можно изобразить не только в концлагере или мрачной антиутопии, на чём поднаторели нынешние мастера пера, — а и просто в России, да так, что выйдет вполне читабельно.

Впрочем же — сам сюжет.

V.

Осенью 1919 года Северо-Западная армия генерала Юденича берёт Петроград, что становится для РСФСР смертельным ударом, тогда как на всех фронтах побеждают воодушевлённые белые. Во главе страны становится адмирал Колчак, большевистских лидеров казнят на площадях (правда, отпуская Сталина «за малозначительностью»), проигравшие коммунисты бегут в США, образуя «красноэмиграцию». В России и других странах Европы реставрируется Ancien Régime; возникает Советский (зачёркнуто) Священный Союз монархий — этакий «ЕС от Лиссабона до Владивостока». Сейчас на дворе 1984 (sic!) год, уже немолодой Юрий Гагарин отправляет в космос первого (российского, разумеется) космонавта.

Здесь, конечно, у публики возникнут вопросы:

— А в Латинской Америке монархию тоже восстановили?

— А какую роль играет в этой альтернативной реальности РПЦ?

— А если Второй мировой войны не было, то Южный Сахалин вернули аль нет?

— А… вообще… ну вот это вот… как?!

Ну, видимо же, вот так вот. Здесь вам ведь роман, а не энциклопедия вымышленной вселенной.

Однако хорошо законспирированные леваки и примкнувшие к ним либеральные асисяи пытаются сокрушить режим, готовя убийство русского царя Николая III в ходе церемонии посещения художественной экспозиции.

Я прочитал книгу за несколько дней до 19 декабря 2016 года, когда в день открытия фотовыставки в Анкаре от пули убийцы-фанатика пал российский посол в Турции Андрей Карлов, — картина покушения была точно такая, как в романе. Потом я вспомнил прочие чудиновские пророчества (хотя бы название её наиболее известной книги) — и как-то поплохело вовсе.

С другой стороны, если новое (нынешнее) предсказание «современной Кассандры» подтвердится, тогда будет наконец-то снят сакраментальный вопрос: «Кто такие русские?». Подданные Русского Царя, кто ж ещё.

VI.

Главная героиня, внезапно, по имени Елена («Нелли») Петровна Чудинова, пишет стихи и прозу, кою переводят ажно в Северо-Американских Соединённых Штатах. Девушке 24 года, она умна и хороша собою; её умоляет о любви сам Император Всероссийский — но та непреклонна. В общем, классическая Мэри Сью (кто такая — гугл в помощь).

На какие деньги живёт эта героиня в мiре победившей белой идеи — не ясно. Примерно ¾ текста — всевозможные домашние посиделки, дружеские застолья, отвлечённые разговоры ординарных жителей Российской Империи образца 1984 года — в общем, та самая «картина рядовых чувствований и положений быта», с которой и началась данная рецензия.

Даже детективная интрига — формальный стержень фабулы, — начинается где-то в середине книги и становится по-настоящему бодрой только сильно в конце. А самые живые, самые упоительные (для автора) страницы — описания казней большевистских вождей после реванша белой гвардии; в какой мере всё это способствует пресловутому «национальному согласию» в год столетия революции — вопрос отдельный и скорбный.

И всё-таки всякий патриот прочитать этот неровный роман должен. Патриотических идей у нас много (одни — за Православный Иран, третьи — за Товарища Сталина, десятые — за Царя-Батюшку); но создать живой и притягательный образ даже не будущего — образ настоящего, который эту идею бы олицетворял, не может никто.

С боевым антикоммунизмом Чудиновой не обязательно соглашаться — но трудно не согласиться с тем, какое счастье для имперского народа — жить в собственной Империи: оптимальной системе организации больших пространств, гармонично заполняющей весь отведённый себе объём классическими культурными формами.

VII.

На сегодняшний день статья в Википедии об американском эссеисте Джоне Уильяме Де Форесте присутствует на пяти языках: английском (как полагает обладатель трёх гражданств В.В. Познер, «английский и американский — они очень похожи»); далее — на немецком, итальянском, русском и… сербохорватском[7].

По канонам эпохи постмодерна, именно такой набор языков может символизировать бесконечно многое — или равным образом не обозначать ничего. Однако постмодерн (в том числе и литературный) закончился. И сейчас, когда в тех же США продолжается попытка «правого поворота», — написание Большого Национального Романа, о чём 150 лет назад сразу после гражданской войны в собственной стране задумался американский писатель, актуально для любого народа, который к мировой консервативной контрреволюции решит присоединится.

КОММЕНТАРИИ

[1]. Капитан Очевидность подсказывает: издаваемый в Ростове-на-Дону журнал с подобным названием уже есть, и весьма неплохой, — но, говоря по совести, вы что-нибудь о нём слышали?

[2]. Оригинал фразы выглядит так: the picture of the ordinary emotions and manners of American existence; насколько мне известно, полностью на русский язык эпическое эссе Де Фореста не переводилось.

[3]. Флаг торгового флота («Ермак» был приписан к министерству финансов, а не к ВМФ) был поднят на ледоколе 19 февраля 1899 года; премьера «Чайки» на сцене Московского художественно-общедоступного театра (будущего МХАТа) в постановке Станиславского и Немировича-Данченко состоялась 17 декабря 1898 года.

[4]. Авторы перечисленных книг — соответственно шотландец Кеннет Грэм, южноафриканский англичанин Джон Рональд Руэл Толкиен и вел. и уж. американец Стивен Кинг, как-то назвавший Трампа «бешеным койотом» и «сбрендившим дядькой-болтуном»; любопытно, что в его альтернативно-историческом эпосе про попытку убить убийцу Кеннеди русская речь из уст Ли Харви Освальда, обращённая к жене Марине Прусаковой, выглядит так: «Pohoda, suka». И эти люди поучают нас жизни?

[5]. Даже странно, отчего коллективный Фёдор Бондарчук не экранизирует фантастический роман А.Н. Толстого «Аэлита». Видимо, нарратив о том, как русский инженер построил космический корабль и покорил сердце марсианской аристократки, для коллективного Бондарчука сильно безынтересней сюжета о представителе сверхвысокоразвитой цивилизации, прилетающего к обычной россиянке в художественном фильме «Притяжение».

[6]. Сама Елена Петровна настаивает именно на таком написании, с «ять»; через «е», объясняет писательница, «русские могут быть не побѣдителями, а только побеждёнными»: игра смыслов старой орфографии, недоступная нынешнему языку.

[7]. В год написания эссе Де Фореста факт существования подобного языка, вернее, самый факт разделения народа на «сербов» и «хорватов» сделался бы изрядной этнографической новостью, но в Век Прогресса изобрести нацию было не сложнее, нежели дагерротипию или фонограф.

Эдвард Чесноков