• О ПРОЕКТЕ

Мифологема “золотого века”, “потерянного рая” – необходимый атрибут консервативной мысли. К ней обращается одиночка, убедившись, что буквально окружён беспросветной серостью господствующих идей. Первой и последней его опорой становится осознание того, что такое положение дел есть результат неверных поворотов когда-то в прошлом. Но, так как другой исторической реальности не существует, ему остаётся углубляться в созерцание прошлого, чтобы разглядеть там потаенное символы и уверенно вести борьбу здесь и сейчас.

В этом заключается колоссальное преимущество консерватора над современным либералом. Последний, даже если удосужится заглянуть вглубь веков, не сможет там разглядеть ничего, что не соответствует его шаблонному мышлению. Порой прошлое и значительные фигуры истории пугают его как всякое непознаваемое. Иной из них, кто более дерзок, отважится заявлять, что история вообще бессмысленна, подобно небезызвестному борцу с «мракобесием» А. Невзорову.

Для нас же смысл прошлого в скрытых в нем маяках, указывающих путь к возвращению “рая”. Об одном таком маяке я хочу рассказать. На него необходимо обратить свой взор всем тем, кто разуверился в действенной силе европейского христианства, опороченного трусостью, мирскими заботами и оппортунизмом своих иерархов. Речь пойдет о средневековом германском мистицизме.

Первое, что необходимо учесть – это то, что понятие “мистика” в средневековом богословии имело совсем иное значение, чем сейчас и не было омрачено коннотациями, связанными с популярной культурой. Мистика – это не оккультные знания и уж точно не магия. Это способ познания Бога по средствам духовных прозрений.

Зародившаяся в конце XIII века мистическая философия была ответом на кризис средневековой схоластики, совмещающей в себе религиозный догматизм с умозрительным (внеопытным) рационализмом. Вершина схоластической мысли была достигнута в трудах знаменитого Фомы Аквинского, а в последствии, на излете средних веков, оказалась в тупике бесплодного мудрствования, связанного с абсолютным доминированием мышления над эмпирическим фактом. На столетия вперед за схоластикой будет закреплен ярлык чего-то пустого и отвлеченного. Путь мистицизма же позволял перенести фокус внимания с абстрактных рассуждений непосредственно на личный опыт, на факт духовного прозрения познающего. Этот акцент на индивидуальном и реальном был поистине прорывным для того времени.

Первыми представителями христианского мистицизма принято считать Экхарта из Хоххайма, доминиканца, теолога, получившего блестящее для своего времени религиозное образование, а также круг его учеников и позднейших последователей. Вероятно, это закономерно, что новое течение богословской мысли зародилось именно в ордене доминиканцев, названным Г.К. Честертоном братством философов (в противоположность францисканцам – братству певцов), явивших миру ранее такие блестящие умы как уже упомянутый Фома Аквинский и Альберт Великий.

О роли Экхартовского учения в становлении будущей философии очень красноречиво высказался русский философ Владимир Эрн: «Метафизическая спесь, впервые явленная Экхартом, проникает наиболее оригинальные отделы «Критики чистого разума». В Гегеле она раскидывается гениальным пожаром. В истекающем кровью Ницше переходит в трагическое безумие». Есть ряд характерных для мистицизма черт, по средствам которых оно становится как-бы узлом развития человеческой мысли, от которого причудливым образом расходятся пряди совершенно различных философий: от диалектики Гегеля, до традиционализма Эволы. Узлом, связывающим западную схоластику с учением восточного архиепископа-богослова Григория Паламы и его практикой исихазма. И, на конец, узлом, связывающим «до» и «после» религиозной философии. Вот они:

1.Принцип служения

Может быть, сами мистики рассматривали «служение» более как средство на пути к достижению главной цели – единения с божеством, но я хочу заострить на нем внимание, по тому что это то, что удивительным образом роднит философию мистиков с традиционализмом Эволы. Наиболее выпукло этот принцип выступает в работах ученика Экхарта – Генриха Сузо. Монах, познающий всевышнего, согласно Сузо, подобен рыцарю, служащему прекрасной даме. Его путь так же полон опасностей и требует верноподданства «Вечной примудрости» – поэтическому женскому образу божества. Далеко не каждому дано его пройти, не сбившись с пути – по тому значительную часть своих работ Сузо посвящает собственному опыту аскезы и перенесения ударов судьбы, посланных свыше, как испытания. Перенесение испытаний – путь к освобождению духа от мирского и одновременно акт почитания Бога. Как же это созвучно с таким пассажем Эволы: «Эпохе третьего сословия не ведомо единство свободы и служения»! Если свобода обретается как божественная благодать, то для Сузо такое «единство» очевидно. Впрочем, интерес Эволы, к творчеству Экхарта и его учеников известен, не смотря на его в целом прохладное отношение к христианству.

2.Совершенство, единение с Богом

Итогом духовного пути должно стать обретение единства с божеством посредством мистических созерцаний. Причем в единении заключено отрешение от собственного естества и заполнение его божественной сущностью. В своем бессилии очищенный дух обретает всесилие Бога: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» ( Гал. 2:20).

Этот принцип являет собой единство высокой религиозности индоевропейских народов, поскольку с одной стороны перекликается с практикой византийского православного аскетизма, а с другой – с концепцией достижения нирваны в буддизме. Так вырисовывается картина глубинной связи между духовными путями арийских племен.

 

3.«Бог внутри, Бог снаружи»

Философское новаторство майстера Экхарта и его последователей заключалось в блестящем разрешении метафизической проблемы присутствия Божества в мире. Вопрос (за ответ на который, надо сказать, было пролито немало крови) заключался в том, где есть Бог: вне мира материального или же напротив, он здесь, и он тождественен этому миру.

Если мы соглашаемся с первым, то, вместе с тем, декларируем строгое разделение между миром материальным и миром духовным и впадаем в ересь дуализма. Такого дуализма, в котором миру посюстороннему уготовано быть лишь царством тьмы. Следующий шаг этой ереси есть утверждение, что «этот мир» вообще не сотворён Богом. Эта доктрина соответствует учению Катаров или Альбигойцев – крупной христианской секты, чье влияние было распространено на юге Франции до момента разгрома в ходе кровопролитных крестовых походов в конце XIII века.

Если мы принимаем второе утверждение, то впадаем в еще худшую ересь пантеизма, обожествления всего вокруг, граничащую с язычеством.

 

Корень этих ересей – наделение Бога свойствами материальных объектов. Будто Он занимает некий объем в пространстве и может находится либо «вне» либо «внутри». Экхарт и его последователи отвергают возможность описания нематериального предикатами материи. Предвосхищая метафизику нового времени, они предлагают изящное и смелое решение вопроса, устанавливая взаимосвязь «не сущностного тождества» между Творцом и сотворенным миром. То есть да, Бог тождественен этому миру, но как человек тождественен картине, изображающей человека. Или вот как рассуждает о «не сущностном тождестве» Элсбет фон Ойе, ученица Экхарта: «Бог сообщает себя всякой вещи- подобно тому, как мы делимся знаниями с другими людьми, хотя они остаются при нас». Тем самым мистицизм решает вопрос о присутствии Бога в тварном мире, не отклонюсь от ортодоксального учения церкви и, главное, с неумолимостью бури разбивает корабль средневековой схоластики о рифы новейшей метафизики.

Долгое время средневековый мистицизм оставался лишь вехой в развитии западной мысли. Да, значительной, но все же пройдённой. Новый интерес к этому учению пробудился только в XIX веке, на волне романтических поисков новых духовных ориентиров и увлеченности тайными знаниями. Известно, что в роли сокровенного знания тексты Экхартского круга были известны императору Александру I, увлечённому тайными науками. Позже к ним обратятся русские философы Бердяев и Розанов. На родине наследие мистицызма будут изучать в контексте переосмысления всего германского средневековья как чего-то положительного, недостойного называется «темными веками». Позже, В ХХ веке нацистский философ Альфред Розенберг популяризирует мистицизм, пытаясь вовлечь Экхарта в пантеон новой «религии крови». Он акцентировал свое внимание на оппозиции «рейнского мастера» римской церкви, с её чуждым нордической душе пониманием жизни.

Сейчас, как будто, мистицизм позднего средневековья вновь стал предметом интереса только узких специалистов. Но! Но в атмосфере духовного вакуума, где ни церковные спектакли десокрализированных конфессий ни низкопробные сектантские дешевки, рассчитанные на самое малообразованное и доверчивое население, не могут удовлетворить запросам интеллектуальной публики, подобные вспышки величия религиозного духа из глубокого прошлого могут если не вернуть веру в Христианство, то хотя бы заставить задуматься без саркастической усмешки о чем-то большем чем жизнь. В любом случае, необходимо понимать, что единственная альтернатива высшему смыслу – это бесцельное экзистенциальное движение от того, чего уже нет к тому чего ещё нет.