Русофобия как идеология. Часть вторая.

Часть первая

Русофобский миф

Русофобия – это западная по происхождению идеология, утверждающая злую природу русского народа. Согласно с нею русский народ наделяется некими уникальными свойствами, обусловливающими его тягу ко всему низменному. Русские представляются не способными ко всему тому, что составляет человеческое достоинство у других народов, что объясняется генетически и культурно-исторически. Логика русофобии основана на противопоставлении русского и западного как дурного хорошему. В связи с этими свойствами русские как народ видятся принципиально враждебными Западу, а Россия как сущностно иная, чуждая цивилизация. Россия предстаёт как экзистенциальный враг Запада и всего, что осознаётся в западной культуре как специфически «западное» – свободы, демократии, прав человека и т.д. Из этого делаются выводы о необходимости борьбы с Россией и уничтожения всего того, что составляет русскость – физического или культурного в зависимости от конкретных трактовок.

Русофобский образ состоит из ряда идеологем, которые стабильно воспроизводятся из века в век. Во-первых, русские – это народ, неспособный к самоуправлению и потому вожделеющий рабское состояние. Форма правления в России – всегда тирания, подразумевающая абсолютную власть правителя и слепое ему подчинение. Рабство и тирания – два взаимно обусловленных качества, составляющие основу восприятия России и русских. Со стороны народа – это бесправие, вечное унижение, покорность. Со стороны власти – авторитаризм, насилие, жестокость.

На основе этих характеристик строились целые исторические концепции. Такова, например, классическая норманнская теория немецких историков XVIII в. об образовании русской государственности. Или же запущенная А. де Кюстином концепция России как «тюрьмы народов» – по-своему очень логичная, ведь предполагается, что склонность к слепому подчинению имеют только русские, при этом в России живёт немало других народов, которым такая власть не органична. На тех же основаниях польская политология по сей день отрицает наличие в России общественного мнения, что, правда, обусловливает традиционно крайне неадекватные выводы о происходящем в России. Всё, что является специфически русским, видится как проявление враждебного свободе начала. А это не только деспотическая власть, но и, например, Русская церковь и вообще русское православие как «религия рабов». Сама русская идентичность представляется природно рабской, а потому подлежит изживанию.

Примечательно, что антитеза «западная свобода» vs. «русское рабство» воспроизводится в разные периоды истории на основе всё новых понятий, которые сменяют друг друга в своей актуальности. При образовании национальных государств и их противостоянии империям русские представлялись носителями имперского начала в противовес «свободному» национальному, а теперь, при неолиберальном противопоставлении глобализма и национального суверенитета, русские оказываются носителями именно национального начала. Так, известный французский русофобский мыслитель Андре Глюксман видит в наше время столкновение «двух культур: европейской культуры свободы и другой культуры – культуры абсолютного национального суверенитета», выражаемого Россией.

Впрочем, век господства национальной государственности пока не прошёл, и чаще можно встретиться с обозначением русских именно как «вечных империалистов». Абсолютная власть по определению должна стремиться к своему качественному и количественному росту, то есть территориальному расширению, а русские как «рабский народ» является её орудием в этом деле. Отсюда же и убеждённость в том, что русские стремятся покорить Европу, и неутихающий страх западного человека перед русским вторжением («Русские идут!»). Ведь любая свобода по определению является потенциальным объектом уничтожения для российских тиранов и онтологически ненавидящих свободу русских.

Такие яркие свойства русских требуют своего объяснения. Почему все народы более-менее нормальны, и только русские столь выделяются своими пороками? В попытках объяснить этот образ наблюдается две основные стратегии аргументации: историческая и генетическая.

Согласно первой, русская «культура тирании и рабства» обусловлена сочетанием основных своих источников – это византийское православие и татарский деспотизм. Согласно разработанной исторической концепции утверждается, что Россия является наследницей Орды: её победа над татаро-монгольским игом была обусловлена перенятием основных свойств этого дикого кочевнического образования, перерастанием изнутри и последующим занятием её места. Россия как Орда стала типичным русофобским штампом и исторических сочинений, и публицистики.

Например, польский поэт эпохи романтизма Зигмунд Красинский писал: «В москальской истории пассивная мать – византийский консерватизм, отец, оплодотворяющий лоно, – татарское иго, а сын, от них рожденный, взраставший и выросший великаном, – правительство московское. Противоречащие друг другу черты родителей он сопряг и слил воедино в чудовищную гармонию. Расчетливый, как старец, капризный, как дитя, маниакально суровый и холодно коварный, учтивый, хитрый с сильными, мстительный и неумолимый со слабыми, вспыльчивый, лживый, предатель для чужих, для своих поработитель». Правда, в этом видится не только источник опасности, но и залог слабости. Так, современный журналист Гжегож Росса пишет об этом: «Московия, выступающая в различных видах – то царство, то СССР, а то Российская Федерация – является геополитической реинкарнацией монгольской орды, и судьба РФ будет такая же, как орды монгольской».

Однако исторические причины выдвигаются гораздо реже, чем утверждения особой генетической ущербности русских. Русские терпят тиранию, потому что расположены к ней по самой своей природе. С этой точки зрения русские видятся уже не как отсталый народ, но как органически неполноценный, по природе своей не способный к восприятию «западных ценностей». «Русские генетически предрасположены к некомпетентной и авторитарной власти», – как написал английский журналист Род Лиддл.

Немало есть публицистов, заявляющих, что русская генетика испорчена самой историей, историческим опытом народа – крепостным правом, войнами, репрессиями, революциями и т.д. Практические результаты такого восприятия проявлялись отнюдь не только в годы Второй мировой войны, их можно наблюдать и по сей день. К примеру, линия защиты американских адвокатов, специализирующихся на случаях гибели приёмных русских детей, нередко основывается именно на аргументах об особых русских генетических склонностях. Но нередко можно встретиться и с заявлениями в открыто расистских формах.

Расовая русофобия в трудах романо-германских идеологов традиционно исходила из констатаций расовой неполноценности славян вообще, однако есть и интеллектуальная традиция, утверждающая особую генетику именно русского народа. Такой подход был разработан польской мыслью в XIX в. (поначалу – Иоахимом Лелевелем, а в форме завершённой расовой теории Франтишеком Духинским), а потом воспринят и на Западе. Ведь само по себе восприятие русских как славян противоречило их азиатскому «статусу». Русские были объявлены не славянами, а потомками от скрещивания финно-угров, монголов, тюркских народов и славян, то есть «грязнокровками», что по расистским понятиям оценивается как гораздо худшее состояние, чем принадлежность к самым низшим расам. На основе этой логики стали звучать заявления и о том, что их нельзя считать людьми.

«Русский является этнической аномалией, с которой трудно иметь дело», – писал Редьярд Киплинг. «Русские – это не народ в общепринятом смысле слова, а сброд, обнаруживающий ярко выраженные животные черты. Это можно с полным основанием отнести как к гражданскому населению, так и к армии», – говорил Йозеф Геббельс в 1942 г. «Неправда, что все люди суть люди. Русские – не люди, это чуждые существа», – заявлял Роберт Конквист, американский историк. Лишение русских человеческого статуса – естественное продолжение логики противопоставления Запада и России как во всём друг другу противоположных. В конечном счёте, если на Западе живут люди, то по этой логике в России должны жить нелюди. «Ziemia nieludzka» («бесчеловечная земля») – традиционное наименование России, утвердившееся в польской культуре XIX в. и так часто употребляемое в современной публицистике, что не требует специальных пояснений.

Столь яркий образ «антиподов цивилизации», являясь частью западной культуры, стал и частью западного самосознания. Русофобия имеет обратный эффект: западная цивилизационная идентичность стала зависима от образа России. В некоторых случаях русофобия становится также и частью национальной идентичности. «Манихейская» картина мира, особенно свойственная современной американской культуре, предполагает наличие, помимо образа абсолютного добра, воплощённого Америкой, и образа абсолютного зла. Годы Холодной войны утвердили на этом месте Россию, и даже вполне сознательные попытки сменить её в этом статусе «международным терроризмом» пока что не достигли цели.

Любое зло в мире воспринимается как следствие российского влияния. Она оказывается онтологическим источником зла ровно в той же мере, как США – источник и воплощение добра. И, соответственно, её образ призван ярче всего выражать то, с чем особенно борется американское общество. Например, мнение, что США являются страной, победившей расизм, сразу оборачивается утверждениями о расистском характере общества в России.

То же можно сказать и про польскую национальную идентичность, для которой негативный образ России приобрёл структурирующее значение ещё столетия тому назад. Можно говорить о наличии у поляков сильной психологической зависимости от русофобской информации. Как написал один польский автор: «Антироссийское воспитание, которому последние шестнадцать лет подвергаются поляки, … принесло странный и неожиданный эффект: их психическая зависимость от России стала так глубока, как никогда раньше». Кроме того, русофобия является основой для чувства превосходства, а оно само по себе требует постоянного самоутверждения. Если есть «польские ценности», то либо утверждается наличие прямо им противоположных «русских ценностей», либо полное отсутствие ценностей в России как таковых.

Русофобия стала сущностной составляющей западной идентичности. Это прекрасно демонстрирует характер шуток о России в Америке. Следуя за известным юмористом Яковом Смирновым, большинство таких шуток построено по формуле: «Если в Америке человек делает что-то с вещью, то в России вещь делает это с человеком». «В Америке вы водите машину, в Советской России машина водит вас» и т.д. Эти шутки стали столь популярны, потому что точно попали в идентитарную модель восприятия России как антимира: там всё наоборот. Все действия происходят наоборот, все отношения – прямо обратные. Такой юмор, с одной стороны, основан на ироническом отношении к американскому образу России, но, с другой стороны, он же его и утверждает.

Таков в целом русский метанарратив западной культуры: Россия – это большая страна, во всём обратная цивилизации, населённая рабским народом, нелюдьми, слепо подчиняющимся всевластным правителям, страна повсеместной жестокости и насилия, агрессивная в отношении всего остального мира, желающая его подчинить и уничтожить всё доброе на земле, это Империя Зла – очень точная формулировка западного восприятия России.

Однако относительно будущего нашего Отечества есть старое расхождение во мнениях, не преодолённое по сей день. Россия – это просто самая тёмная часть нецивилизованного мира, закоренелая в своём невежестве и потому имеющая особые проблемы для приобщения к цивилизации; или же это абсолютная её противоположность, вечный враг, причём как для цивилизованного мира, так и для всего остального, ведь она препятствует его приобщению к цивилизации? В первом случае с ней надо работать в надежде на улучшение, во втором – всеми силами бороться с нею, ведь она слишком большая, чтобы быть уничтоженной, но её можно сделать слабой. То есть это различие между образом России, идущей на Запад, и Россией как онтологического анти-Запада.

Это различение двух подходов я бы условно назвал «оптимистичной» русофобией и её «пессимистичной» вариацией. Оптимизм первой заключается в предположении, что европеизация русских возможна; пессимизм второй – в заключении, что русские неисправимы. Оба варианта вполне русофобские, но предполагают разную политику. В качестве ярких примеров первого можно привести работы о России Вольтера или Джона Рида. Для них есть Россия прежняя – абсолютно дикое царство рабства и жестокости, и Россия новая, которая благодаря Петру I или Ленину пошла по спасительному пути цивилизации, на котором её ожидает невиданный успех. Даже предположения о её будущем господстве над Западом в этой логике основаны на надежде на окончательную победу цивилизации над варварством, торжество западных ценностей – ведь полное торжество Запада возможно только тогда, когда его частью станет Россия. Однако образ России и русских такой подход никак не меняет и полностью выдержан в описанной выше системе образов.

Примеров второго типа – пессимистичной русофобии – гораздо больше, и книги Герберштейна или де Кюстина здесь являются классикой. Наш современник Ален Безансон пишет: «Есть всего один разумный путь, по которому русским следует идти… – европеизироваться, реформироваться на западный лад. Однако цель эта кажется почти недостижимой: … всего богатства мира не хватит на то, чтобы преобразовать Россию».

Интересны и варианты смены одного подхода к России на другой вследствие особого опыта переживания русской темы, а именно разочарования в перспективах западного мессианства на российской почве. Приведу один из довольно ярких примеров. Пишет американский писатель Гленн Донован: «Вы еще никогда не встречали такого человека как я, который так ненавидит русский народ за то, что он отбросил свободу, которую мы в течение многих десятилетий так сильно стремились помочь ему обрести. … Я чувствовал гордость от того, что нахожусь на правильной стороне против советчиков, и иногда думал, что русский народ будет благодарен США за свою свободу. … Эта бестия, обладающая тотальной властью, руководит безграмотным, расистским, злым и антилиберальным населением. Я подумываю, может быть, русские заслужили Сталина? … Ясно то, что Россия и её народ не достойны сидеть за одним столом на равных с цивилизованными и свободными странами, обществами и людьми. Я ненавижу русский народ за то, что они это допустили. Нам нужно было их атомизировать бомбами и отправить Россию в небытие, и пусть там природа начнет по новому заходу. … Я пришел к выводу, что русские люди философически ущербны, они не способны сами править, и они это знают – отсюда их любовь к тиранам».

Приведённая цитата указывает на ещё один типичный сюжет русофобии: утверждение русской вины. Вины перед Богом за схизму, вины перед цивилизацией за сопротивление ей, и вины перед «порабощёнными народами». В конечном счёте вины за собственную неблагодарность перед Западом. Концепция русской вины опять же напоминает нам идеологию антисемитизма, с его утверждением коллективной вины евреев вначале за распятие Христа, а потом и за многие иные грехи, совершённые по общей злой воле. Сама по себе тема вины, лежащей на коллективе и даже целом народе – специфически западная форма мысли, имеющая корни в католическом понимании греха, и вытекающей из него средневековой практике коллективной ответственности церковной общины за грехи отдельных её членов. В послесоветское время мы можем наблюдать, как идея общей вины всех русских за те или иные события в истории стала навязываться народу по самым разным информационным каналам.

Основные проявления русофобии – проекция на русских всех отрицательных человеческих черт, стремление навязать русским чувство вины за историческое наследие России, дискриминационные практики на основе отказа русским в равноправии по национальному или языковому критерию и т.д. – в конечном счёте сводятся к запрету России и русским в праве на существование. Причём этот запрет ещё более свойственен «оптимистичной» версии русофобии, чем её «пессимистичному» варианту: ведь именно «оптимистичный» подход предполагает возможность (и потому необходимость) окончательной победы западной цивилизации над русской.

Второй тип русофобии предполагает скорее политику максимального сдерживания русских, либо радикальный вариант – физического уничтожения русских, что всё же предлагается гораздо реже. Прекрасной иллюстрацией такого крайнего подхода является фотография военнослужащих Вермахта периода Второй мировой войны со школьной доской, на которой написано «Русский должен умереть, чтобы мы жили». Однако стоит всё же иметь в виду, что реальные планы нацистской Германии не предполагали полного уничтожения русского народа, но только сильное сокращение его численности и территории проживания, что опять же можно признать идеей сдерживания.

Независимо от предположений о возможности или невозможности «цивилизовать» Россию, русофобия так или иначе сводится к желанию, чтобы России не стало, то есть к полному отрицанию её как «лишней страны». Либо через физическое устранение русского народа, либо же через духовное, культурное, как минимум политическое уничтожение. Как очень точно сформулировал это Пётр Сквециньский, бывший директор Польского информационного агентства (PAP): «Невозможно представить себе такую Россию, на существование которой многие поляки великодушно дали бы своё согласие. Ну, разве что уменьшенная до размеров Великого Княжества Московского XIV века. Вдобавок – Великого Княжества Московского, которое так глобально и радикально отказалось бы от русского патриотизма, того, каким он всегда был и каков есть, что трудно было бы считать его национальным русским государством».

Это отношение довольно старое и его можно считать общезападным. Вот что писал Ф. Тютчев 21 апреля 1854 г. об условиях начала Крымской войны: «России просто-напросто предложили самоубийство, отречение от самой основы своего бытия, торжественное признание, что она ничто иное в мире, как дикое и безобразное явление, как зло, требующее исправления». Попытка реализации спустя почти девяносто лет немецкого плана «Ост» можно признать лишь дальнейшим развитием этого же направления мысли, своего рода квинтэссенцией западной русофобии, созревшей до открытой политики геноцида. «Говоря по-военному, мы должны убивать от трех до четырёх миллионов русских в год», – указывал Гитлер Розенбергу.

Однако цель уничтожения может касаться и отдельных сторон русской жизни, имеющих для неё определяющее значение. Так, идейный атеист телеведущий Владимир Познер убеждён в том, что корнем зла является православие: «Я думаю, что одна из величайших трагедий России – принятие православия… Я считаю, что Русская православная церковь нанесла колоссальный вред России».

Русофобская интенция к уничтожению русскости может сводиться и к теоретическому, историческому её отрицанию. Русских не существует, потому что «это не народ, а сброд», у них, например, нет единой генетики. Последнее время приобрело большую известность уверенное заявление телеведущей Тины Канделаки о том, что «русских больше нет». В данном случае мы имеем дело с тем же самым расовым подходом, согласно которому «здесь уже столько кровей понамешано, что русских никаких не осталось». Эта же форма мысли служит идейным основанием для утверждения существования новой российской нации, сложившейся не на этнической основе, а на государственной.

То же можно усмотреть в официальной практике современной России, из Основного закона которой полностью убрано упоминание о чём-либо русском, кроме языка. Впрочем, и русский статус языка также может оспариваться: в современной украинской мысли можно нередко встретиться с идеей, что «русского языка не существует», так как это в своей основе заимствованный местным многоэтничным населением язык южных славян (церковнославянский). Всё это, так или иначе, является попытками уничтожить что-либо русское через теоретические построения, через дискурс.

Продолжение следует…